Иудаизм

Книга книг

Древняя Эллада оставила нам огромное количество книг и статуй. Древние евреи все свое творчество вложили в одну книгу — Библию. Правда, называть ее одной книгой неправильно. Это книги, а не книга (что и означает точный перевод греческого слова). Это множество повестей, сложенных разными людьми на протяжении столетий (с VIII по II век до н. э.). Но все они затем были объединены в одну книгу, священную для иудаизма и христианства и до сих пор живую.

Нельзя по-настоящему знать европейскую культуру, не зная Библии. Из этого источника черпали сюжеты, мысли и образы художники и писатели, философы и композиторы на протяжении многих сотен лет. Вечные темы — проблемы добра и зла, смысла жизни, смысла любви и страдания — в большинстве случаев развивались на материале библейских сюжетов с библейскими персонажами. Их принимали или не принимали, переосмысливали, углубляли, делали более тонкими и символичными или огрубляли и примитивизировали, — но так или иначе ими жили. Крестьянские восстания средних веков не раз происходили под знаменами, на которых были написаны слова библейских пророков. И с той же Библией связаны мракобесие, фанатизм, борьба против науки и гуманизма. Костры, на которых сжигались еретики, тоже были санкционированы авторитетом Библии.

В то давнее время, когда Библия слагалась, в нее вливалось все — эпос и лирика, история и философия (в той форме, в которой она была тогда), нравственность и право, и то, что впоследствии стало называться собственно религией. Много веков спустя все эти потоки зажили своей самостоятельной жизнью. Но нельзя забывать, что все они вышли из единого общего источника. Нельзя думать, что Библия — источник только религиозный; это источник общекультурный.

Первая книга Библии, «Бытие», начинается с картины создания мира. На первый взгляд здесь много похожего на древнегреческие космогонические мифы. «В начале сотворил Бог небо и землю. Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездной». Тот же хаос, и небо и земля, возникшие прежде всего. Но у греков небо и земля — обожествляемые родители всего живого; от них произошли сами боги. В Библии же Бог творит небо и землю, и не так, как древнейшие племенные боги, из какого-то материала, а духовно, словом. «И сказал Бог: да будет свет. И стал свет». Это знаменитое библейское «да будет!» станет потом на долгие века символом творческого акта. Сам по себе миф о шестидневном сотворении мира ничуть не менее наивен, чем все другие мифы древности. Но в центре мифа — всемогущий творец. Он поражает своей вездесущей одухотворенностью. Зевс — всего только самое могущественное из созданий мира. Он по-своему телесен. Библейский Бог — создатель мира. Он создает его из ничего, силой духа. Зевс был подвластен Року, библейский Бог — никому.

Далекая смутная первопричина жизни находилась у греков как бы за сценой видимых явлений. Рок не олицетворяется. Неведомое врывалось в жизнь и хозяйничало в ней как хотело. Перед ним трепетали, о нем старались не говорить, пока оно само не говорило о себе. И именно ему — этому неведомому, этой скрытой от глаз первопричине всех явлений и стали поклоняться древние евреи (хотя, может быть, это случилось и не так сразу, как рассказывает Библия). Неведомое не казалось им чем-то чуждым и внешним. Они старались постичь его законы, его нравственные требования, предъявляемые человеку, старались постичь Единое, сущее, как нравственный закон. И Бога своего назвали Сущим. Имя библейского Бога Яхве (в другой транскрипции — Иегова) в переводе означает Сущий. Религия Библии — это религия единобожия — монотеизм.

О легендарном праотце монотеизма Аврааме (которого два народа — евреи и арабы считают своим родоначальником) сохранилось такое предание: однажды, взглянув на звезду, пораженный ее красотой, Авраам воскликнул: «Вот Бог мой!». Но взошла Луна и затмила звезду, и Авраам Луну назвал Богом. Когда взошло Солнце и не стало Луны, он поклонился Солнцу, сильнейшему и прекраснейшему. Но Солнце тоже зашло, и тогда Авраам понял, что ничему видимому не будет поклоняться. Если обожествить каждый отдельный предмет, Предметы столкнутся между собой в споре о первенстве. Есть нечто более важное, чем каждый из них в отдельности — их связь, единство законов жизни, сверкающий, как молния, невидимый смысл всего видимого.

Такова поэтическая легенда о возникновении монотеизма. Ученый построил бы более сложную конструкцию. С его точки зрения, путь к монотеизму был гораздо более трудным. Вера в «того, который наверху», в туманный образ творца мира есть у многих племен; но она совмещается у них с верой в других небожителей, пониже. Так было, по-видимому, и у древнейших евреев. Остальное доделала история, — то, что в Библии называется «египетским рабством», «вавилонским пленом» и т. д. Начиная со II тысячелетия до н. э. судьба несколько раз забрасывала евреев далеко от родной земли. На новых местах боги были чужие — египетские, вавилонские. Покориться им — значило отдать победителю не только тело, но и душу. А свои боги до чужбины не доставали. Они были связаны с полями и горами, оставшимися в земле отцов; и люди, теряя землю, вместе с ней теряли часть своих святынь. Живым и действующим оставался только «тот, который наверху». Можно предполагать, что именно обстановка изгнания сделала туманного, невидимого верховного Бога таким интимно близким, единственно близким евреям. Ухватившись за эту уцелевшую национальную святыню, развивая и очищая ее, духовные вожди народа, пророки, возвысили маленькое племя в его собственных глазах, внушив ему веру в свое превосходство над великими цивилизациями древности, дали ему силу выстоять. В неравной борьбе с империями Средиземноморья постепенно утвердился образ единственного, самодержавного, всемогущего Бога, не имеющего никаких соперников (только на такого Бога мог надеяться народ, неоднократно отрываемый от земли и от богов земли).

Путь от племенной религии к последовательному монотеизму, религии единого Бога и единого человечества был очень долгим, исторически сложным и противоречивым. В Китае и в Индии он так и не был завершен. Там выработались иные формы религиозного сознания. Но чисто логически становление монотеизма просто и естественно — не менее, чем становление политеизма, только менее вероятно. Раз найденная и развитая, идея монотеизма делается такой же «очевидностью», как идея политеизма. Если избрать символом примитивной (племенной) культуры шаманское «мировое дерево», то можно сказать, что это дерево греки и другие народы Средиземноморья увидели как множество ветвей и листьев, прекрасных, пахучих, ощутимых — и не связанных друг с другом. Древние евреи пронесли и развили противоположную идею — единого ствола, мирового стержня. Их Бог — миродержец. Он же и «дух, веющий над водами», не только и не столько ствол, сколько (если развить тот же образ) сок дерева, делающий и ствол, и ветви живыми. Он — смысл предметов, одухотворяющий их. Представить его предметом — значит убить его, сделать из бесконечного, не имеющего очертаний — конечным, очерченным. Такая тенденция оконечить бесконечность была очень сильна у всех народов, в том числе и у еврейского. Но библейские пророки ведут с этой тенденцией яростную борьбу.

«Все, что сделал человек, — это дело рук его, это не Бог», — говорили пророки. Бог невидим, непредставим. Изображений его делать нельзя, чтобы не умалить и не унизить его жалким подобием.

В Иерусалимском храме была «Святая святых» — огороженное место храма, куда не имел права входить никто, кроме первосвященника в особый день года. Когда римляне завоевали город, римский полководец захотел узнать, что евреи прячут за своей завесой, чему по-клоняются. Столько слухов ходило об этом среди соседних народов! Что там? Статуя быка или ослиная голова? Но римские солдаты не нашли там ничего. Только выход в небо.

Живое чувство бесконечности ближе всего к образу неба. И надо полагать, что люди, создавшие образ библейского Бога, долго глядели на небо или в бескрайние, ничем не загроможденные пустыни. Понемногу веками складывается высший образ. В нем все вечно, все крупно. Это грозный и справедливый владыка мира. Он воплощение добра — но он же грозный отец, беспощадно суровый к своим детям. Действия его не всегда понятны, но надо любить его, доверять ему, как дети верят отцу. Он — даятель, давший все: жизнь, землю, дыхание, пищу, и он вправе отнять их. Преклонение перед ним — благоговейное преклонение перед даром жизни, благодарность за чудо бытия. Позднее, уже в христианской религиозной традиции, которая не запрещала делать изображения Бога, Яхве глядит с потолка Сикстинской капеллы могучим седовласым старцем, микеланджеловским Богом-Отцом. Самое захватывающее здесь не в очертаниях корпуса или лица, а во внутреннем ритме, которым пронизан летящий гигант. Его поддерживают сонмы малюток-ангелов. Но зритель чувствует за этим лишь аллегорию особого состояния. Совершенно ясно, что не эти малютки держат его, они скорее олицетворяют исходящую от него самодержащую силу. Он — как застывшая волна творческого духа, могучий ветер вдохновения, который сдувает все мелкое.

Неопалимая купина

Несколько раз Бог Библии является верующим в виде огня. Огненный столб, горящий и не сгорающий куст, блеск остановившегося солнца. «Вид же славы Господней был как огонь, пламенеющий на вершине горы». Этот огонь виделся пророкам, ясновидцам, как образ их собственного внутреннего горения. Так явился пушкинскому пророку шестикрылый серафим. Таким огненным видением предстает он и величайшему библейскому пророку — Моисею, которому приписываются первые пять книг Библии, так называемое Пятикнижие Моисеево. Согласно Библии, Моисей вывел когда-то свой народ из земли рабства в свободную землю Ханаан. Моисей и его ученики напоминают героев греческих мифов. Но героизм у них особый. Бог Моисея — это прежде всего Бог правды и справедливости, а потом уже и славы. Он учит, что победа — не прихоть нравственно слепых сил, а следствие верности ему — Богу правды. Этим героика Библии отличается от подвигов Геракла.

Яхве впервые явился Моисею на горе Хорив в средине пылающего тернового куста. Куст горел и не сгорал, как душа пророка. Это и была неопалимая купина, которая на долгие века стала символом крещения огнем, символом несгорающего вдохновения. Пламя, сжигающее все, что тленно, оставляет нетронутым только вечное, нетленное. И перенасыщенный внутренним огнем пророк встает, чтобы «глаголом жечь сердца людей». Он становится чудотворцем. Вместо бессильных слов — всесильный глагол, вместо бессильных увещеваний — власть над сердцами. «Как заставлю я людей поверить, что Ты сам явился мне?» — спрашивает Моисей у Бога. «Возьми жезл свой и брось на землю», — отвечает Бог. Моисей бросил жезл, и жезл превращается в змея. «Поймай змея за хвост», — говорит Бог. И в руке у Моисея — снова жезл. Моисей повелевает сердцами и природой. И неважно, что он косноязычен — огненный Бог обещает ему говорить через его уста. Моисей творит чудо за чудом. Море по его слову расступается перед верными и топит их преследователей; скала источает воду, в пустыне выпадает с неба манна, питающая голодных.

Чудеса эти могут трактоваться по-разному. Некоторые историки находят вполне естественные объяснения сверхъестественным событиям. Море, расступившееся перед беглецами, могло быть дельтой Нила, обмелевшей в часы отлива; выпадение манны — это сладковатый, засохший крупицами сок, который и сейчас собирают бедуины на некоторых кустах полупустыни. Но мы относимся ко всему сказанному, как к мифу, и нам кажется гораздо более важным и ин-тересным для понимания сути библейских текстов не буквальный, а иносказательный, внутренний смысл чуда. Сам Моисей говорит, что манна была образом духовной пищи. Огненное слово пророка было главной пищей скитальцев пустыни. «И томил тебя (народ. — Авт.) Бог голодом и питал тебя манною, которой не знал ты и отцы твои, чтобы показать тебе, что не единым хлебом живет человек, но и всяким словом, исходящим из уст Божиих». Много надо чудес — творческой силы, порыва, воли, горения, чтобы поддержать в людях веру в победу духовного огня. Люди идут за ним от чуда к чуду, покоренные, удивленные, но поминутно готовые предпочесть обеспеченное рабство свободе, поминутно отчаивающиеся, слабодушные.

Около высокой горы Моисей сделал привал. Он взошел на гору и сорок дней был там один. Там явился ему снова Бог и продиктовал десять заповедей. И Моисей записал их на больших каменных плитах — скрижалях. С этими скрижалями, на которых был записан первый закон, первый завет — условия союза человека с Богом — спускался Моисей с горы. Но люди, его народ, устав от одиночества, вдалеке от своего невидимого Бога и истолкователя Его воли, отступили от всего, чему он учил их. Народ сделал себе золотого тельца и плясал вокруг него, называя его своим богом.

В великом гневе разбивает Моисей каменные скрижали. Происходит первое трагическое столкновение пророка с народом. В этот героический период библейской истории оно оканчивается победой пророка. Впоследствии пророки не раз будут побиваемы камнями. Политическое поражение только задним числом, в веках, превратится в духовную победу. Но сейчас еще «земное» и «небесное» не разделились. Духовные идеалы народа, его нравственная мощь, его внутренняя правота сосредоточены в духовном вожде-пророке, и ему же вверил народ свою судьбу. Это угнетенный, малочисленный, слабый народ, которому нечего терять. Его решимость идти за Моисеем — решимость отчаянья. Нет ничего, что могли бы люди противопоставить Моисееву подвигу, кроме страха и малодушного желания вернуться в состояние рабства. Поэтому пророк не только правее толпы народной, он еще и сильнее ее.

Однако трудно было людям поддерживать в себе веру в Моисеева Бога. Как представить себе то, что говорит пророк? Вот он говорит, что видел Бога, и он же говорит, что человек не может видеть Бога. Как это увязать? Инертный ум требует зримости, буквальности, а не пророческих метафор. Если не руки, то мысль должна осязать предмет. А Моисей разрушает предметные представления, поистине водит их по пустыне мысли. Уводит от мертвых, застывших истин к незастывающему, живому, хочет, чтобы они не получали из его рук готовое, а соучаствовали бы в духовном творчестве. И как трудно понять странные слова, которые говорит Моисей от имени Бога: «стань на скале. Когда же будет проходить слава моя, Я поставлю тебя в расселине скалы и покрою тебя рукою Моею, доколе не пройду. И когда сниму руку Мою, ты увидишь след Мой, а лицо Мое не будет видимо». Это не что иное, как посильное поэтическое описание экстаза, величайшей перенасыщенности чувств, в котором жизнь встает, как некое огненное чудо, полное смысла и потрясающего значения. «Покрытый рукою» — указание на смутность, неясность виденья, из которого выступает только след, а не четко очерченное лицо. Тем, кто не испытал этого переживания полноты жизни, нужно что-то внешнее, перед чем можно было бы преклоняться. Пусть будет изваяние, перед которым можно совершать обряды и ожидать помощи. «Как у всех». Но пророк, разбивший скрижали, «стал в воротах стана и сказал: кто за Господа, ко мне!». После кровопролитного сражения Моисей победил. И тогда были заново написаны 10 заповедей. Вот они:

1. Да не будет у тебя других богов кроме Сущего.
2. Не сотвори себе кумира.
3. Не произноси имя Бога всуе (напрасно, попусту).
4. Чти день субботний
5. 5. Почитай отца и мать.
6. Не убий.
7. Не прелюбодействуй.
8. Не укради.
9. Не лжесвидетельствуй.
10. Не пожелай жены ближнего своего, ни дома его, ни вола (то есть не завидуй).

Некоторые из этих заповедей стары. Моисей только заново отредактировал их. Но в целом, как система, 10 заповедей были неслыханным новшеством. В примитивных и архаических системах религий на первом месте — соблюдение обряда. Так это и в народной религии греков. А по Моисею, главное, что требуется от человека, — это внутренняя верность своему идеалу, верность нравственной правде. Человек служит Богу тем, что соблюдает нравственный закон. Не нужно кумиров — самодельных богов, созданных из жажды преклониться перед чем-либо внешним. Каждая заповедь имеет четкий нравственный смысл. Это уже не табу.

С течением веков в Моисеев закон были включены и другие нравственные предписания. Смысл их сводится к милосердию, справедливости, бескорыстию. «Не суди превратно пришельца, сироту, и у вдовы не бери одежды в залог». «Когда будешь жать в поле твоем, оставляй сноп пришельцу и сироте и вдове». «Когда обобьешь маслину твою, то не пересматривай за веткой ветвь — пусть останется пришельцу, сироте, вдове». «Надо прощать долги, особенно бедным. Надо возвращать бедному залог его еще до захода солнца, чтобы он лег спать, благословляя тебя». Часто повторяются слова: «Не выдавай раба и не притесняй его и помни, что сам ты был рабом в Египте». Надо соблюдать чистоту и благолепие, потому что невидимый Бог как бы присутствует всюду, и ты должен чувствовать это и не осквернять землю, по которой ходишь. Эти представления складывались постепенно, кодифицированы они уже в послебиб-лейский период, в Талмуде, но в памяти народа они слились с Моисеем.

С именем Моисея связаны и другие законы, которые нам кажутся сейчас жестокими. «Око за око», «зуб за зуб» — так тогда понимали справедливость. Ты выбил зуб и тебе его выбьют. На этом конец мести. Но как совместить с заповедью «не убий» разрешение на «священную войну»? Видимо, заповедь ограничивала действия личности, но государство сохраняло право защищаться оружием. Государство охранило право и на смертную казнь. При этом закон совести и закон, по которому судят в судах, одинаково сознавались как божьи установления.

И противоречия Моисеева законодательства отчасти сводятся к несовпадениям между гуманными нравственными идеалами и государственными законами, которые были скроены по мерке времени. И все-таки многие из уставов Моисеева законодательства нас сегодня поражают и отталкивают. Общий тон их очень суров: «Блудницу надо побивать каменьями, ибо она сделала срамное дело. И так истреби зло из среды себя».

Законы Моисея, быть может, строже законов окружающих племен. В них есть какая-то преувеличенная строгость и непреклонность, охраняющая чистоту новой идеи. «Чтобы, когда будешь есть и насытишься, и построишь хорошие дома, и будешь жить в них, не сделалось бы надменным сердце твое и не забыл бы ты Бога своего» Моисей часто напоминает народу его несправедливость и жестокость и то, как он отливал себе тельца и боролся с пророком и Богом, и то, каким он бывал слабодушным. Народ не должен возгордиться. «Не за праведность твою Господь тебе дает овладеть этою землею. Помни, как ты раздражал Бога в пустыне» Сила человека не в нем самом, а в его верности Богу